….Продолжение…..Предшествовавшее десятилетие было временем стабильности. Школьные годы Алексея Шмаринова пришлись на полосу устойчивого постоянства во всех основных принципах, направлениях, общем состоянии изобразительного искусства. В художественной педагогике главенствовал строгий академизм.
Годы обучения
Педагоги Московской средней художественной школы, как и Художественного института, опирались в своих методах обучения (или, по крайней мере, декларировали такую опору) на педагогические принципы академической школы. Имя Чистякова не сходило с уст институтских наставников, хотя воспринимались чистяковские уроки достаточно поверхностно.
В рисунке утверждались принципы чистяковской «обрубовки»: ученики должны были строить голову или фигуру, идя «от общего», ограничивать форму большими плоскостями, но на этом первоначальном построении «чистяковская школа», как правило, и завершалась. Рисунок доводился уже без всяких обобщений ретушерским способом и в конце концов нередко приобретал сходство с фотографией, достаточно безликой и однообразной, так что на просмотрах студенты подчас едва могли сами отличить собственные работы, вывешенные в общем ряду, от работ соседа, а какими критериями руководствовались педагоги, выставляя свои пятерки и тройки, оставалось их профессиональной тайной.
Над рисунками и живописными «постановками» работали подолгу, месяцами, доводя работы до максимальной законченности, согласно господствовавшим принципам живописи того времени.
Свободные этюды, живые наброски допускались главным образом в виде подготовительного материала к «композициям» — опять-таки тщательно законченным картинкам с развернутым литературным, как правило, бытовым сюжетом, в соответствии с эстетикой «большой» живописи тех лет. «Протянули в стенгазете», «Обсуждение двойки», «Читка газеты в обеденный перерыв», «В цех привезли станки новой марки» — подобные темы преобладали на институтских просмотрах, равно как и на всесоюзных выставках. Законченность считалась едва ли не эталоном качества.
Свободные этюды
Впрочем, в живописи (не в рисунке) известная свобода мазка допускалась, и на композициях типа «Привезли станки» нередко весь первый план утопал в груде металлической стружки, написанной «вкусно», даже «со смаком».
Но живописность тех лет не отступала от прямолинейного буквального воспроизведения натуры. Мазки могли быть более или менее заглаженными, могли быть даже «лихими», но глаз художника оставался «настроенным» на фотографически-натуральное восприятие мира — без обобщения, без усиления контрастов, без сложного разложения цвета, без малейшего намека на декоративность, не говоря уж о символике, усложненности, условности. «Модернизмом» в ту пору считалось не только абстрактное искусство Запада середины XX века, не только творчество Матисса, Сезанна, Ван Гога, но и живопись Эдуарда Мане, Ренуара и позднего Серова.
Алексей Шмаринов прошел эту школу в последних классах МСХШ и на первых курсах института — прошел вполне успешно, со всей добросовестностью овладев нормами и художественными приемами, рекомендовавшимися тогдашней педагогикой. Было ли это только злом, холодным нивелирующим ремеслом, которое в последующие годы пришлось ломать, преодолевать в самом себе? И да, и нет. Глядя теперь, по прошествии десятилетий, на наше послевоенное прошлое, думая о тех сложных, во многом драматических, запутанных путях, которыми шло искусство в те годы, нельзя не заметить многих противоречий, двойственности, неоднозначности как в судьбах художников, так и в результатах их труда. Это было время совершенствования и творчества, которое в наш 21 век трудно представить.