Картина «Сафо и Фаон», наряду с другими заказами, отвлекла Давида от работы над произведением, на которое он возлагал большие надежды. Только в 1814 г. закончил он начатое им еще в 1804 г. большое полотно «Леонид при Фермопилах». В нем Давид хотел вновь методом классицизма выразить значительную общественную идею. Спартанский царь Леонид, павший в знаменитой битве при Фермопилах (480 г. до н. э.) был для Давида примером легендарного патриотизма. Объясняя идею произведения и его композицию, Давид писал: «Я хочу в этой картине охарактеризовать то глубокое, великое и религиозное чувство, которое мы называем любовью к отечеству. . . В подражание художникам древности, которые всегда выбирали для изображения моменты до или после главного кризиса сюжета, я напишу Леонида и его воинов спокойными, до битвы, ожидающими бессмертия. . . Я не хочу ни проникнутого страстью движения, ни страстной экспрессии, за исключением фигур, сопровождающих человека, пишущего на скале: «Прохожий, скажи жителям Спарты, что ее дети умерли за нее.. .» Мой Леонид будет спокоен. Он будет с тихой радостью думать о славной смерти, которая ждет его так же, как и его товарищей по оружию».
Жак Луи Давид Леонид при Фермопилах.
Таким образом, Давид в соответствии с одним из главных своих теоретических положений о том, что искусство всегда должно воспитывать и поучать, на этот раз поставил перед собой высокую задачу прославления патриотизма. Однако выполненная им картина далека от этой цели. В обнаженных фигурах Леонида и его воинов, которые, по мысли Давида, должны выражать большие гражданские чувства, зритель находит лишь совершенно отвлеченные образы людей с внешне эффектными жестами и неестественно спокойными лицами. Композиция неподвижна и лишена единства, каждая группа фигур воспринимается изолированно.
Леонид при Фермопилах
Безоговорочное следование античным формам, заслонившее здесь живую натуру, находится в полном соответствии с идеалистической эстетикой классицизма, возглавляемой во времена Империи Катрмером де Кенси. В противоположность Винкельману, проповедовавшему настоящее творческое познание античности, Катрмер де Кенси призывал к слепому подражанию памятникам древности. «Идеальная красота, — писал он, — по самой своей природе является тем, что нам приходится определять словами умозрительный, систематический, то есть она является результатом нашей способности мыслить и абстрагировать реальное». Аллегория и символика, нормативные формулы и отвлеченные схемы — вот в какие рамки заключает искусство Катрмер де Кенси. Подобный путь никогда не может быть плодотворным для развития художественного творчества. Как правило, он знаменует собой упадок и вырождение стиля, превращение его в систему, тормозящую живое движение искусства вперед. Так получилось и с классицизмом к концу Первой империи. Он был не способен более выражать значительные общественные идеи. Чрезвычайно существенно также еще одно обстоятельство: начиная с этого времени в сложившемся буржуазном обществе все прогрессивное в искусстве неизбежно оказывалось в оппозиции к общепризнанному.
Появление картины «Леонид при Фермопилах» прошло почти незамеченным, хотя Наполеон, по возвращении с острова Эльбы, похвалил Давида за то, что он написал своего «Леонида» и выразил пожелание, чтобы копии этой картины висели в военных школах для «напоминания молодым воспитанникам о добродетели их профессии».
К концу правления Наполеона Давид был главой наиболее обширной художественной школы. Он сам подсчитал, что через его ателье прошло 425 живописцев, которые полностью сформировались под его руководством. Уже к началу революции мастерская Давида была самой значительной во Франции. Наименование «ученик Давида» ценилось очень высоко. Молодые художники считали для себя за большую честь быть принятыми в его ателье. Большой заслугой Давида являлось то, что он как педагог отличался гибкостью и широтой воззрений. Он не порабощал художественной индивидуальности учеников и почти всегда был терпимо настроен в отношении их собственных исканий. Но, к сожалению, свободу действий Давид предоставлял обычно малоодаренным ученикам, а от наиболее талантливых, на которых он возлагал особые надежды, как на продолжателей его дела, требовал более строгого следования выработанной им системе. Нередко поэтому у него создавались напряженные отношения с лучшими учениками. Примером могут служить взаимоотношения с Антуаном Гро, всю жизнь терзавшимся из-за того, что он часто нарушал заветы учителя.