В период Наполеоновской империи Давид завершает и свои творческие искания в области классических композиций на античные сюжеты. Общественно значимая героическая тематика, господствовавшая в революционном классицизме, сменилась в годы Империи любовно-мифологической. Идеалом провозглашается не строгость и суровость героики Римской республики, а пышность и парадность Рима императорского. Явно нарастают гедонические тенденции, стремление превратить искусство в средство украшения жизни. Если Наполеон всячески поощрял произведения, возвеличивавшие славу Франции, и в особенности славу военную, то новая наполеоновская знать охотнее заказывала для своих дворцов полотна отвлеченно-аллегорического и любовного характера. Давид, не раз говоривший своим ученикам, что картины должны писаться на темы широко известные, сам при выборе сюжета тоже нередко руководствовался степенью популярности тех или иных героев.
Легенда о древнегреческой поэтессе Сафо и ее любви к Фаону была довольно распространенной в ту эпоху как в поэзии, так и в живописи. Поэтому, когда в 1808 г. русский коллекционер Н. Б. Юсупов, большой поклонник французской живописи, обратился к Давиду с просьбой написать для него картину, художник остановил свой выбор на легенде из жизни Сафо, полагая, что этот сюжет понравится заказчику.
Давид изобразил момент, когда Сафо слагает стихи, перебирая струны лиры, которую держит перед ней Амур; ее голова с застывшей счастливой улыбкой откинута к руке стоящего рядом Фаона. Между тем, в спокойном лице юноши можно прочесть лишь равнодушие (этим в известной степени художник хотел подчеркнуть, что, согласно легенде, Фаон недолго отвечал взаимностью Сафо; кроме того, тут играет роль и то, что лицо Фаона — это грубоватое лицо натурщика, а Сафо — явно вымышленный идеальный образ).
Давид должен был рассказать здесь о тонкой лирической гамме оттенков в настроении героев. Но дело в том, что всякая сентиментальность и повествовательность была глубоко чужда характеру его дарования. Поэтому, он естественно делает акцент на самом композиционном построении и рисунке, на идеальной красоте и ясной завершенности форм. Все это и присуще картине «Сафо и Фаон», не являющейся значительным произведением Давида, но исполненной им со свойственным ему мастерством. Образы ее кажутся теперь надуманными и даже безжизненными, однако в начале XIX в. они воспринимались иначе. Спокойная сдержанность чувства, скульптурная чеканность в трактовке человеческого тела и неяркие приглушенные краски воспринимались тогда как наиболее возвышенный язык искусства. Давид и большинство его учеников были уверены в истинности избранного ими пути, хотя в годы Империи (даже внутри давидовской школы) уже начали появляться первые признаки тех новых художественных исканий, которым предстояло в дальнейшем вытеснить классицизм.